Табак, староверы, церковь, имущественное положение

вдруг  увидел  он,  что  лесник Артемий, присев на корточки

перед  тепленкой  и  вынув уголек, положил его в носогрейку
(Трубка, большею частью корневая,   выложенная   внутри   жестью,  на  коротеньком деревянном

чубучке.)
и  закурил  свой  тютюн.
За  ним  Захар, потом другие, и вот все лесники,   кроме   Онуфрия   да   Петряя,
усевшись  вкруг  огонька  задымили трубки.

Стуколова    инда    передернуло.
За Волгой-то,   в   сем   искони древлеблагочестивом  крае,  в сем  Афоне  старообрядства,  да еще в самой-то

глуши,   в лесах,  курильщики  треклятого  зелья  объявились... Отсторонился

паломник от тепленки и, сев в углу зимницы, повернул лицо в сторону.

     -  Поганитесь?  -с  легкой  усмешкой спросил Патап Максимыч, кивая дяде

Онуфрию на курильщиков.

     -  А какое ж тут поганство? - отвечал дядя Онуфрий.- Никакого поганства

нет.  Сказано: "Всяк  злак  на службу человеком". Чего ж тебе еще?.. И табак

божья  трава,  и  ее  господь создал на пользу, как все иные древа, цветы, и

травы...

     -  Так нешто про табашное зелье это слово сказано в писании?- досадливо

вмешался  насупившийся  Стуколов.-  Аль  не  слыхал,  что такое есть "корень

горести в выспрь прозябай?" Не слыхивал, откуда табак-от вырос?

     -  Это  что  келейницы-то толкуют?  -  со смехом отозвался Захар.- Врут

они, смотницы  (Смотник,  смотница  -  то же, что сплетник, а также человек,

всякий  вздор  говорящий. ),  пустое плетут... Мы ведь не староверы, в бабье

не веруем.

     - Нешто церковники?- спросил Патап Максимыч дядю Онуфрия.

     -  Все  по  церкви,-  отвечал  дядя  Онуфрий.-  У нас по всей Лыковщине

староверов  спокон  веку  не  важивалось.  И деды  и прадеды, все при церкви

были.   Потому   люди  мы бедные,  работные,  достатков  у  нас  нет  таких,

Волге,  там,  почитай,  все старой веры держатся... Потому - богачество...
А мы что?.. Люди маленькие, худые, бедные... Мы по церкви!

     - А молитесь как? - спросил Патап Максимыч.

     -  Кто  в  два  перста,  кто  щепотью,  кто  как  сызмала  обык, так  и

молится... У нас этого в важность не ставят,- сказал дядя Онуфрий.  

     - И табашничаете все? - продолжал спрашивать Патап Максимыч.  

     -  Все,  почитай,  веселой  травки  держимся,- отвечал,  улыбаясь, дядя

Онуфрий,  и  сам  стал  набивать трубку.-  Нам,  ваше степенство, без табаку

нельзя. Потому  летом  пойдешь  в  лес  -  столько  там  этого  гаду: оводу,

слепней,  мошек  и  всякой  комариной  силы  -  только табачным дымом себя и

полегчишь,  не  то  съедят,  пусто  б им было. По нашим промыслам без курева

обойтись  никак невозможно  -  всю  кровь высосут, окаянные. Оно, конечно, и

лесники  не сплошь табашничают, есть тоже староверы по иным лесным деревням,

зато  уж  и  маются же сердечные. Посмотрел бы ты на них, как они после соку

(После   дранья   мочала,   луба  и  бересты.)  домой  приволокутся.  Узнать

человека нельзя,  ровно  стень  ходит.  Боронятся  и  они от комариной силы:

смолой,  дегтем  мажутся,  да  не больно это мазанье помогает. Нет, по нашим

промыслам  без табашного  курева  никак  нельзя.  А  побывали бы вы, господа

купцы,  в  ветлужских  верхотинах  у Верхнего Воскресенья

(В Ветлужском крае город  Ветлугу  до  сих  пор зовут Верхним Воскресеньем, как назывался он до

1778 года,  когда  был обращен в уездный город. Нижнее Воскресенье - большое

село  на  Ветлуге  в  Макарьевском уезде,  Нижегородской  губернии.  Иначе -

Воскресенское. Это  два главных торговых пункта по Ветлуге.). Там и в городу

и  вкруг  города  по деревням такие ли еще табашники, как у нас: спят даже с

трубкой.  Маленький  парнишка,  от  земли  его  не  видать, а  уж  дымит  из

тятькиной  трубчонки...  В  гостях, на свадьбе аль на крестинах, в праздники

тоже  храмовые,  у людей  первым  делом  брага  да  сусло...  а  там  горшки

с табаком  гостям  на стол - горшок молотого, да горшок крошеного... Надымят

в    избе, инда    у    самих    глаза    выест...    Вот    это   настоящие

табашники, заправские, а мы что - помаленьку балуемся.

     -   Оттого   Ветлугу-то   и  зовут  "поганой  стороной",-  скривив лицо

язвительной усмешкой, молвил Стуколов.

     -  Да  ведь это келейницы же дурным словом обзывают ветлужскую сторону,

а  глядя  на  них  и староверы,- отвечал дядя Онуфрий.- Только ведь это одни

пустые речи... Какую они

     там погань нашли? Таки же крещены, как и везде...

     - В церковь-то часто ли ходите? - спросил Патап Максимыч.

     -  Как  же в церковь не ходить?.. Чать, мы крещеные. Без церкви прожить

нельзя,-  отвечал  дядя  Онуфрий.-  Кое время  дома  живем,  храм  божий  не

забываем,  оно,  пожалуй, хоть  не  каждо  воскресенье  ходим, потому приход

далеко, а  все ж церкви не чуждаемся. Вот здесь, в лесах, праздников уж нет.

С  топором не до моленья, особливо в такой год, как нонешний... Зима-то ноне

стала поздняя,  только за два дня до Николы лесовать выехали... Много ль тут

времени  на  работу-то  останется, много  ль  наработаешь?.. Тут и праздники

забудешь, какие  они  у  бога  есть,  и  день  и ночь  только и думы, как бы

побольше  дерев  сронить.  Да ведь  и  то  надо  сказать,  ваше степенство,-

примолвил, лукаво  улыбаясь, дядя Онуфрий,- часто в церковь-то ходить нашему

брату  накладно. Это вон келейницам хорошо на всем на готовом богу молиться,

а  по  нашим достаткам  того  не  приходится. Ведь повадишься к вечерне, все

едино  что  в харчевню: ноне свеча, завтра свеча - глядишь, ай шуба с плеча.

С   нашего   брата господь   не   взыщет  -  потому  недостатки...
Мы  ведь люди простые,  а  простых  и  бог  простит...